Галина Арапова, директор Центра защиты прав СМИ, член МХГ (внесена в реестр иноагентов)

Прошел год с момента, как власти в России приняли закон о «фейках» в отношении действий российских военных в Украине. В Уголовный кодекс добавили две статьи — о распространении недостоверной информации о ВС РФ (207.3 УК РФ) и об их дискредитации (280.3 УК РФ).

Таким образом власти отреагировали на шквал критики, антивоенные выступления и высказывания, а также распространение информации о войне в Украине, не исходящей из официальных российских источников. Максимальное наказание по новым статьям — 15 лет лишения свободы.

Самыми преследуемыми за «военные фейки» сразу оказались журналисты и политические активисты. Всего за год фигурантами таких дел стали почти 200 человек. Последние приговоры вынесены в начале марта 2023 года (кемеровский журналист Андрей Новашов осужден на восемь месяцев исправительных работ; на восемь с половиной лет колонии — создатель телеграм-канала «Протестный МГУ» Дмитрий Иванов).

Осталась ли в России профессиональная независимая журналистика, и в каких условиях она существует? Сохранился ли диалог российских независимых медиа со своей аудиторией? Какую миссию они выполняют, и чего пытаются добиться российские власти? Об этом в интервью «Спектру» — директор Центра защиты прав СМИ медиаюрист Галина Арапова.

— В начале этого месяца исполнился год, как были приняты драконовские законы, которые касались работы прессы в России. Остались ли к весне 2023 года в стране независимые СМИ? Если да, то какие у них остались возможности и права?

— Это очень сложный вопрос, потому что российское СМИ остается таковым до тех пор, пока оно распространяет информацию на русском языке для российской аудитории. Местонахождение редакции не столь значимо. «Медуза», например, это российское СМИ или латвийское? На мой взгляд, российское, потому что они разговаривают со своей аудиторией на русском и пишут про Россию.

С точки зрения закона СМИ будет считаться только то, что зарегистрировали в Роскомнадзоре (РКН). Но мы знаем, что за последние пять-семь лет многие редакции отказывались от регистрации в РКН. Именно в связи с тем, что права, которые этот статус дает, становились все более и более эфемерными, воспользоваться ими было сложно.

Статус редакции и журналиста, в соответствии со второй статьей закона о СМИ, были нужны преимущественно для получения аккредитации. В последнее время — для того чтобы освещать митинги, демонстрации, другие массовые мероприятия. Плюс для того, чтобы получать ответы на свои запросы в государственные органы не в течение 30 дней, как обычные граждане, а в течение семи дней, как установлено для редакций зарегистрированных СМИ.

Если мы посмотрим на все эти права, то за последний год-два их на практике реализовать стало практически невозможно. Митингов сейчас, за которыми журналисты могли бы наблюдать, практически нет. На одиночные пикеты не приходят 15 журналистов в жилетах надписью «Пресса» для того, чтобы фотографировать и снимать одного несчастного пикетчика. В последние годы неугодным властям редакциям отказывали в аккредитации. К тому же журналисты стали гораздо меньше ходить на официальные совещания. Те редакции, которые были признаны иностранными агентами, даже не пытались уже получать аккредитации.

Направление запросов в органы власти тоже перестало быть эффективным инструментом получения доступ к информации. Поэтому получалось так, что плюсов от статуса зарегистрированного СМИ все меньше и меньше, а минусов все больше и больше.

Получается, что вся структура медиасообществ поменялась. Российских независимых СМИ много. Работают они сейчас преимущественно из-за рубежа. Многие из них признаны иностранными агентами, но они при этом продолжают разговаривать со своей аудиторией, оставаться с ней на связи.

— Все-таки уцелели ли сегодня в России профессиональные медиа?

— Если посмотреть, сколько независимых редакций осталось непосредственно в России, то их стало мало, потому что почти всех заблокировали, а против журналистов возбуждают уголовные дела. Когда речь идет о пяти или десяти годах лишения свободы, то все оказываются перед серьезным моральным и профессиональным выбором.

Поэтому многие редакции заявили, что они на некоторые темы писать не будут, то есть применяют самоцензуру. А некоторые просто вынуждены были релоцировать своих журналистов и продолжать работать в том формате, который они считают профессиональным, отвечающим их журналисткой миссии.

Стоит отметить, что за последний год появилось много новых независимых медиапроектов: «Верстка», «Черта», «Новая вкладка», активно очень работали «Люди Байкала» и многие другие. В ситуация, когда давление со стороны государства нарастало, журналисты искали другие варианты продолжения работы и были достаточно креативными, ответственными. По-моему, независимые медиа сейчас находятся в самой сильной своей фазе за последнее десятилетие.

— За минувший год кому больше приходится помогать вашему центру — СМИ, у которых редакция в России, или тем, у кого она дислоцируется за рубежом?

— Как это не парадоксально, и тем и другим. Никто не отменял классические проблемы, связанные с распространением информации, с авторскими правами, с доступом к информации. Законодательство о рекламе активно меняется, и мы тоже по этим вопросам продолжаем консультировать. Но вы понимаете, что проблемы с рекламой волнуют только те редакции, которые внутри страны, а вот законы, например, о фейках, дискредитации ВС и так далее в равной степени актуальны для всех, кто распространяет информацию на русском языке и кто пишет на эти темы по обе стороны границы, поскольку те, кто уехал, остаются в российской юрисдикции.

Мы очень много помогаем журналистам, которые были вынуждены релоцироваться для работы в другие страны, потому что у них другие риски, но они тоже есть. Уголовные дела возбуждают преимущественно против них.

Остается масса вопросов, связанных с безопасностью работы журналистов. Мы всеми этими вопросами занимаемся. Блокировки — это тоже к нам, а они в прошлом году были просто излюбленным инструментом ограничения распространения информации. Ну и давайте не забывать про иностранных агентов. Каждая пятница — это просто как привычный вывих. Кто попадет в эти списки в очередную пятницу? Те, кто уехали, или те, кто остались? Совершенно непредсказуемо. Мы достаточно много консультируем в этой сфере, ведем около сотни дел, защищает этих людей.

— Какова практика сотрудников вашего центра в судах? Можно ли сказать, что люди в мантиях получают откуда-то свыше указания, ниже какой планки не опускаться при назначении наказаний журналистам?

— Пожалуй, практика не изменилась только по делам, связанным с авторским правом. Все, что касается общественно-политической журналистики или дел, связанных с «военными фейками», дискредитацией армии, иностранными агентами, — практически на сто процентов предсказуемое решение. То есть дела по журналистам, как правило, рассматриваются судами с пониманием, так скажем, особой задачи защиты информационной безопасности России от «дурного влияния Запада», интернета и всяких других вольностей. Поэтому, к большому сожалению, журналисты сейчас находятся в той профессиональной группе, которой очень трудно защищать свои права.

Наш центр работает 20 лет. Первые, наверное, лет 15 по делам, например, о защите чести и достоинства мы успешно выигрывали больше 97 процентов дел. То есть наша статистика прямо показывала, что можно реально выиграть дело на стороне журналиста. Судьи слышали аргументы, связанные со свободой слова, с правом на свободу выражения мнения. С тем, что, например, оценочное суждение в отличие от утверждения о факте не может оспариваться в суде, что оно всегда субъективно, что его нельзя опровергать. Сейчас таких дел стало мало. Никому уже не до исков в защиту чести и достоинства, все в какую-то другую сферу ринулись. Процентное соотношение дел, когда журналисты приходят в суд и имеют шанс выиграть, радикально изменилось. И при этом мы все равно ходим в суды, защищаем сотрудников СМИ, потому что нужно отстаивать право на свободу выражения мнения.

— У вас не возникает ощущение, что это в России уже совершенно бесперспективное занятие?

— Даже если ты проиграешь, это тоже важно. Важен не только результат, но и сам процесс. Необходимо все документировать. В конце концов, остается возможность по всем делам, которые возникли после 16 сентября 2022 года (с этой даты РФ больше не член Совета Европы — прим. «Спектра»), идти в Комитет ООН по правам человека. Обжаловать это на международном уровне, если нет надежды на получение справедливого решения в российских судах.

По всем делам о нарушениях и ограничениях, которые были до 16 сентября 2022 года, мы будем подавать жалобы в Европейский суд (ЕСПЧ — прим. «Спектра»). Делаем это и сейчас, потому что еще есть это окно возможностей. Оно еще какое-то время — год-полтора — не закроется, пока на национальном уровне все инструменты защиты будут исчерпываться.

Мы понимаем, что перспектив выиграть в российском суде практически ноль. Практика показывает, что суды на сто процентов на стороне Роскомнадзора и Генпрокуратуры. Сейчас работают аргументы не правовые, а политической целесообразности. Не знаю, чем руководствуются судьи, но явно не правом. Тем не менее мы все равно все обжалуем, чтобы ситуацию задокументировать, чтобы журналист мог высказать свою позицию и потом обжаловать это на международном уровне, потому что жизнь еще долгая впереди.

— За минувший год сколько раз вашему центру приходилось помогать СМИ или журналистам после того, как их обвиняли в нарушении новых законов о фейках и дискредитации ВС РФ?

— Даже количество не буду говорить. В этом году мы, наверное, работаем на скорости 200 километров в час. Журналисты находятся сейчас, что называется, в эпицентре этих событий. Мы все видим, что медиасообщество поделилось, условно говоря, на тех, кто в стране, и тех, кто вынужден работать из-за рубежа.

— Сколько, по данным вашего центра, различных российских СМИ были заблокированы за последний год?

— Около 250 ресурсов. Мы считали вместе с «Роскомсвободой». Они ведут учет всех заблокированных сайтов, но из них медиаресурсов где-то около 250. Это практически все независимые российские медиа и много медиапроектов, которые не были зарегистрированы как СМИ.

Работа журналистов в этой ситуации, конечно, сильно осложнилась, но тем не менее они все равно продолжают трудиться. Вынужденно переехав в другие страны, работая из-за рубежа, они, конечно, продолжают поддерживать независимую журналистику. Рискну сказать, что она за последний год стала более сплоченной. Ушли ненужные «терки», присущие конкурентам, потому что соперничество за рекламные доходы пропало вместе с ними. Когда сайт заблокирован, какая там может быть реклама? Соответственно, медиа по-другому выстраивают свое свою работу, и они, конечно, между собой сплотились.

— Мы здесь перешли к вопросу о миссии, которую выполняют сохранившиеся в России и за ее пределами профессиональные медиа.

— Как мне кажется, они прилагают все усилия для того, чтобы продолжать диалог со своей аудиторией, с российскими гражданами, которые в силу очень высокого уровня пропаганды и блокировки большинства основных независимых ресурсов остались в однополярном мире. В ситуации, когда все источники информации примерно как телевизионные ведущие на разных каналах говорят одно и то же, только разными голосами.

Пожалуй, сейчас единственная надежда на независимые медиа, чтобы поддерживать разнообразный, плюралистический информационный поток, чтобы он был действительно основан на разных источниках информации, а не только на официальной позиции Минобороны и администрации президента. Я думаю, что медиа понимают свою миссию и делают, как я вижу, максимум возможного, несмотря на колоссальные риски.

Не будем забывать, что большинство журналистов, работающих с российской аудиторией, находятся в России. Часть из них подвергает себя достаточно серьезной цензуре, потому что иначе о многих вещах они не могут говорить. Часть, безусловно, живет в ситуации текущей конъюнктуры. Они подстраиваются под изменившуюся ситуацию, выбирают для себя модель поведения, которая кажется им безопасной. В данный момент у меня не повернется язык их как-то в этом упрекать, потому что ситуация действительно беспрецедентная.

В конце концов, можно вообще уйти из профессии, когда она находится в таком состоянии, но в целом журналисты сейчас делают совершенно колоссальную по объему и сложности работу, которая сохраняет независимую журналистику. Они пытаются сохранить диалог с аудиторией, несмотря на очень серьезные усилия властей его прервать.

— Кстати об аудитории. Она нуждается сегодня в этом диалоге?

— Честно говоря, наверное, этот вопрос не совсем как ко мне как к медиаюристу. Я могу только высказать свое мнение как потребитель информации. Мне кажется, что общество сейчас находится в состоянии серьезного стресса. Я даже не уверена, что серьезные исследования о запросе аудитории будут более-менее объективными. Люди, мне кажется, будут уходить от этого разговора, потому что государство посылает сигналы обществу: есть темы, по поводу которых лучше молчать. Общество вполне эти сигналы видит и слышат, особенно в ситуации, когда есть уголовные дела и огромное количество задержаний на протестных мероприятиях. Они не массовые, но они идут. «ОВД-Инфо» говорит, что нет практически ни одного дня, чтобы кого-то не задерживали.

Общество в такой атмосфере вряд ли ответит честно на вопрос, что оно хочет в информационной сфере. Может быть, люди скажут: «Мы хотим спрятаться от этого всего, мы ничего не хотим, оставьте нас в покое». Я не исключаю, что любые замеры потребностей аудитории сейчас будут не необъективными.

— Может быть тогда действительно журналистам стоит задуматься о смене профессии в массовом порядке?

— Независимые медиа видят, что аудитория у них растет. Можно посмотреть на количественные показатели. Аудитория телеграм-каналов и YouTube-проектов расширяется. Люди, находящиеся в сложной ситуации, живущие в России, продолжают эти медиа поддерживать через краудфандинг.

Они, может быть, не ответят условному «Левада-Центру», не говоря уже про ВЦИОМ, на вопрос, что им нужно от медиа. Но то, что они читают, смотрят и кому жертвуют, говорит о многом. Им нужна эта информация. Им нужно понимать, что есть что-то другое, кроме того, что говорят по телевизору.

Медиа постоянно пытаются понять, насколько их усилия результативны, насколько аудитория их слышит, как они могут добраться до неё. Не достучаться, а просто не потерять контакт с ней. Это же очень сложно, тем более что все контакты государство очень активно пытается прервать.

Именно поэтому назначают журналистов иностранными агентами, медиа объявляют нежелательными организациями, возбуждают уголовные дела на журналистов, потому что страх парализует. Его пытаются вызвать у всех — и у сотрудников СМИ, у медиаменеджеров, у аудитории, у тех, кто помогает российским журналистам, поддерживает их. Все будет, видимо, зависеть от того, насколько они смогут этот страх перебороть. Пока я вижу, что он преодолим. По крайней мере, со стороны медиа сообщества. Его участники четко осознают риски, но продолжают работать. Это делает им честь.

— Кроме страха, у государства есть еще такое оружие, как новые законодательные ограничения для СМИ, о которых мы уже говорили. Какие из них вам кажутся наименее соответствующими праву или Конституции РФ?

— Конституция — это основной закон, которому должно соответствовать все законодательство в целом, поэтому если мы говорим о соответствии с законодательством, то я бы вообще по-другому поставила проблему. Дело в том, что законодательство — это и есть писаные нормы. Соответствуют они или нет Конституции — это вопрос толкования, которое даст условно Конституционный суд. Только он может сказать, норма соответствует Конституции или нет.

Основной закон РФ ставит достаточно категоричные рамки: цензура запрещена, человек имеет право на свободу выражения мнения, распространения информации и так далее. Дальше мы видим законы, которые нам, как практикующим юристам, во многом кажутся противоречащими Конституции. Однако парламент эти законы о фейках и дискредитации ВС принимает. Правоохранительные органы, суды, госорганы говорят: вот же есть закон, и в нем написано, что нельзя критиковать. Раз нельзя, значит, это буква закона, значит, это законно. Так это работает на практике.

— Как же образуется это противоречие в правовом поле?

— Юристы понимают разницу между правом и законом. Закон — это то, что написано на бумаге, а право — это более высокие стандарты того, как с точки зрения смыслов должны все нормы права работать в государстве. Буква закона может на самом деле праву не соответствовать. Вспомним, например, что за последние 100 лет в разных странах принимались законы, которые позволяли отправлять людей в концлагеря. Они не соответствовали духу права, ценности человеческого жизни, достоинства и так далее. Поэтому я не стала бы говорить, что в данной ситуации у нас все незаконно, но это не соответствует принципам права. Совершенно очевидно, что Конституция запрещает цензуру, но мы видим, что она есть.

— Де-факто цензура в России есть, хотя де-юре она запрещена?

— Я думаю, что вряд ли найдется хоть кто-то, кто скажет обратное, даже не медиаюрист. Я думаю, что это понимают практически все люди, у которых есть высшее юридическое образование. Цензуру ведь тоже можно обосновать любыми красивыми словами — необходимостью защиты государственной безопасности или персональных данных. Например, когда данные о чиновниках или их доходах убирают из открытого доступа.

Вспомните, когда данные о собственности сыновей генпрокурора Юрии Чайки удалили из публичного доступа в реестре, заменив их имена каким-то набором символов, все было мотивировано защитой персональных данных. Это была явная реакция на антикоррупционное расследование по их персонам, поэтому мотивировать можно что угодно. Те, кто вводят эти ограничения, делают все под эгидой необходимости борьбы с иностранным влиянием, защиты государственной безопасности, суверенитета. Дальше уже, как говорится, дьявол кроется в деталях, но с этими деталями пока Конституционный суд не разбирался.

— Если в Конституционного суде дойдет дело до рассмотрения этих законов, можно рассчитывать на то, что он вспомнит о запрете цензуры?

— Я, честно говоря, не очень большую надежду на него возлагаю. Мы помним, что за последнее время КС высказывал достаточно спорные позиции относительно таких ограничений. Я боюсь, что наше общество не имеет «подушки безопасности» в виде независимой судебной системы. Даже Конституционный суд в нашей ситуации перестает быть инстанцией, которая, увидев этот набор цензурных ограничений, не скажет, что все нормально и соответствует необходимости защиты конституционного строя или государственной безопасности.

Источник: Спектр, 28.03.2023