Игорь Каляпин, правозащитник, лауреат Премии МХГ

Накануне Совета по правам человека (СПЧ) произошло одно важное событие. Перед встречей Владимир Путин сменил состав совета и убрал из него всех настроенных против специальной военной операции (СВО) на Украине. Однако даже после этих событий Кремль, как сообщалось, составил стоп-лист тем, пишет издание «Верстка» со ссылкой на двух членов этого совета. По словам этих источников, глава совета Валерий Фадеев запретил задавать вопросы президенту, связанные с правоприменением закона о «фейках» в нашей стране, историей казни наемника ЧВК «Вагнер». Вопросы о мобилизованных и их обеспечение в СПЧ посчитали очень опасными. Также запретили касаться темы СВО, обсуждать потери на фронте. Протест матерей мобилизованных тоже лег под запрет.

Своими первыми впечатлениями от этой встречи поделился уже бывший член СПЧ России правозащитник Игорь Каляпин. Впервые за 10 лет работы в совете он наблюдал трансляцию СПЧ со стороны — по федеральному ТВ.

Стоп-лист президента

— Как президент изменился за эти 10 лет работы СПЧ?

— Особых изменений я не увидел. Раньше он выглядел повеселей, мог какие-то шуточки отпускать.

— Во время докладов членов совета президент регулярно что-то размашисто пишет…

— Он крупными буквами делает записи в блокноте. Путин производит впечатление человека, который в курсе всего, он ориентируется в куче разных специальных вопросов — от экологии до проблем с зарплатами врачей. Время от времени ему приносят какие-то справки, какие-то папочки, которые ему со страшной скоростью готовят. Пока кто-то задает вопрос, ему там оперативно справочку подкладывают, но я никогда не видел у него наушников, чтобы ему кто-то суфлировал. Многие темы и вопросы, на которые он реагирует, после превращаются в поручения президента органам различного уровня.

— Как вы оценили встречу обновленного состава членов СПЧ с президентом?

— Из новых членов я не знаю никого. А самое сильное впечатление у меня от того, что список наиболее острых вопросов оказался незаданным и почти все они попали в стоп-лист, о котором сейчас многие говорят. Правда это или нет, никто из коллег мне это не подтвердил. Хотя я знаю людей, которые эти вопросы планировали задавать, но все эти вопросы оказались незаданными.

— На днях Дмитрий Песков объявлял, что на встрече президента с членами СПЧ возможность высказаться будет у всех: «Всегда все могут высказаться, абсолютно». Традиционно какую-то часть он оставлял «не для прессы», но даже ее потом так или иначе пресс-секретарь президента обещал публиковать. Песков подчеркивал, что ограничений по темам нет. «Никакого стоп-листа не может быть. Люди там волевые, проявили себя в своих областях, которые не будут смотреть стоп-лист и выполнять», — утверждал представитель Кремля…

— Прежде СПЧ был меньше, и он был местом для дискуссий. То, что президент каждый вопрос комментирует, — это уже большое дело. Спасибо ему. Но иногда он явно что-то недопонимает в выступлении, и очень хочется его поправить и что-то там уточнить, но это категорически запрещено регламентом. За все время я видел лишь один раз, когда Сокуров переводил свой доклад в диалоговый режим, просто пользуясь личным знакомством с Путиным.

Я не понимаю, почему не был озвучен ряд тем. Я не могу принять саму мысль о том, что там был какой-то стоп-лист.

— В Сети появилась информация от двух действующих членов Совета по правам человека, о том, что им запретили обсуждать с президентом России Владимиром Путиным события на СВО или, например, казнь наемника ЧВК «Вагнер».

— Я об этом читал, но не понимаю, что значит «запретили». Кто запретил? Совет создан указом президента. Люди в него включены этим указом. Кто может запретить члену президентского совета о чем-то разговаривать с президентом? Ради бога, выключайте камеры, если вы не хотите, чтобы это происходило публично. Но как так можно? С одной стороны, я поверить не могу в стоп-лист и какие-то запреты. Я просто знаю, что в совете осталось как минимум несколько чрезвычайно принципиальных людей, которые просто не потерпят превращение вот этого всего в спектакль. Все понимают, что совет существует в определенном коридоре возможностей. СПЧ не может прекратить СВО. И обсуждать это с президентом бессмысленно — результата не будет ровно никакого. Но это совсем не значит, что кто-то запрещает эти темы поднимать. Хотите в очередной раз услышать про «украинских нацистов» и расширение НАТО — пожалуйста…

— И накануне встречи Владимир Путин сменил состав совета, убрав из него всех настроенных против СВО, включая вас…

— Да. Но дело в том, что ни Каляпин, ни Сванидзе, ни Евдокимова не стали бы никогда задавать Путину вопросы о том, зачем он вообще вот это все устроил, несмотря на то что мы наши позиции не раз публично высказывали. И мы бы, конечно, не стали бы их обсуждать с Путиным. Это бессмысленно. А вот задать ему вопрос, почему у нас вот так демонстративно, показательно, публично нарушается федеральное законодательство, УИК, игнорируются приговоры судов и какие-то частные лица, бизнесмены, я имею в виду Пригожина, ездят по колониям и осужденных оттуда забирают и оружие им выдают — вот этот вопрос планировали задать. Я об этом предупредил Генпрокуратуру, от которой мы все-таки требовали ответа на вопрос, какие меры прокурорского реагирования по целому ряду фактов, связанных с деятельностью этой ЧВК Пригожина, они предприняли и предприняли ли вообще.

— И что вам ответил прокурор?

— Первое письмо о проверке фактов, что эти вербовки происходят, он переправил во ФСИН. Во втором письме, которое было максимально уточнено, мы уже не просили проверять факты, которые подтвердились. И о них говорят не только зарубежные СМИ. Об этом говорят наши федеральные каналы, показывая чевэкашников, которые «вину кровью искупили», которым какие-то грамоты вручают, о том, что они теперь свободны. То, что это незаконно, мы тоже все прекрасно понимаем. Вопрос один, очень конкретный: какие меры предприняты органами прокуратуры?

— Очевидно, никаких финальных точек в украинской теме в 2022-м поставлено не будет. С этим связана и неясность с двумя традиционными декабрьскими форматами — «большой пресс-конференции Путина» и его «прямой линии с народом». В Сети обсуждают, что СПЧ пора переименовать в СПП — Совет по правам президента, поскольку о правах человека давно забыли, а сами права отменили. Иным совет напомнил театральную встречу…

— Если совет в полном составе пошел на сделку со стоп-листом и стерпел какие-то запреты, которые от чиновников исходят, ну это все! Значит, совета больше не существует.

— Неужели за все эти 10 лет со своими вопросами вы никогда не попадали в стоп-лист?

— Да вы что?! Если бы такое случилось, то даже в нынешнем составе совета, если бы нас оттуда не вывели, я как минимум знаю точно троих людей, которые бы прямо на встрече с президентом этот бы вопрос со стоп-листом просто бы публично задали. Это сверхнаглость! Прежде, когда члены СПЧ готовили выступления для президента и становилось известно, о чем они будут говорить, бывало, на них выходили кто-то из высокопоставленных чиновников заинтересованных ведомств или АП и пытались давать им советы: «вы знаете, давайте вы об этом говорить не будете», или «давайте вот это вы не так, а этак сформулируете». Коли я об этом знаю — люди об этом не молчали, а этих советчиков посылали куда подальше. Далеко не к каждому обращались с такими «рекомендациями», и всегда это было очень деликатно, в качестве совета, пожелания. В стоп-листы, запреты я до сих пор поверить не могу.

— После того как совет «почистили» от тех, кто мог поднимать запретные темы, с президентом можно стало говорить обо всем, но не о главном…

— Не только не о главном. С президентом можно было обсуждать и тему «вагнеровцев». Вся эта история с вербовкой и этим Пригожиным, перед которым ворота тюрем открывают и который черт-те что обещает перед строем зэков, — это же удар по престижу власти в стране. Власть президента, который единственный имеет право на помилование, присвоил себе какой-то Пригожин. Может, это по согласованию делается, но это же неприлично! Куча проблем, связанных с этой безобразной [частичной] мобилизацией. Я понимаю, что с президентом бессмысленно говорить про [спецоперацию]. Неважно, как они ее называют. Отдельное безобразие, что на эту [спецоперацию] принудительно отправили 200 с лишним тысяч человек. Не добровольно, не за деньги, не по контракту, а взяли за шиворот и оторвали кого от трактора, кого от компьютера…

Это бесполезно обсуждать, я согласен. То, что людей при этом без всякой подготовки, которые 10 лет назад после срочной службы демобилизовались из армии, где только на присяге стреляли, и без всякой подготовки отправляют на передовую зачастую без обмундирования нормального, — об этом нужно говорить. Я не понимаю, почему эти темы под запретом оказались. Это в том числе для президента важно, для СВО. Почему под запретом оказалось расследование пыток? Я собирался об этом спрашивать. Более того, об этом Ева Меркачева собиралась говорить. Это ей Путин год назад сказал, что да, безобразие, это мы будем расследовать, мы это возьмем на контроль и т. д. Прошел год. Всеми уже забытые пытки в Саратовской туберкулезной зоне, в Кирове, в Мордовии, в Ангарске Иркутской области, что там со всеми этими расследованиями, год прошел? <…> Я просто не помню раньше такого, чтобы Путин бегал от каких-то вопросов. К любой самой неприятной теме он всегда находил ответ. Или уходил от ответа, такое тоже бывало. Но запретов поднимать какие-то темы не было никогда.

«Важные мелкие частные вопросы»

— Проблемы дезертирства в российских войсках не существует; ребята, по словам Путина, воюют блестяще. На совете не обсуждались потери на фронте, протесты матерей. А президента благодарили за то, что он вовремя включил регионы Донбасса в Россию. Многим было непонятно, зачем была эта встреча.

— Там какие-то темы поднимались. И если бы у нас не шли боевые действия, то можно было бы подумать, что ну вот такое нормальное рабочее совещание: Светлана Геннадьевна Маковецкая очень долго, подробно и деловито предлагала уточнить законодательство о некоммерческих организациях, внести поправки в законы об НКО и Гражданский кодекс, кто-то там еще какие-то важные мелкие частные вопросы поднимал. Можно подумать, что это СПЧ какого-нибудь 2013 года, когда в стране нет глобальных проблем, когда нет политзаключенных, когда мы не ведем боевые действия…

Почему под запретом оказались вопросы, связанные с [частичной] мобилизацией и безобразным материально-техническим обеспечением у этих мобилизованных в военных частях, мне вообще непонятно. По-моему, это в интересах власти, в интересах в том числе верховного главнокомандующего. Это хоть какая-то обратная связь.

— Если бы вам предоставили пять минут на этом СПЧ, о чем бы вы спросили президента?

— Шесть минут там планировалось. Я бы задал ему вопрос про вербовку осужденных. Дело не в том, что ЧВК вербует кого-то. Дело в том, что ФСИН позволяет это делать, фактически организуя эти вербовки. Перед этим ЧВК открываются двери тюрем, и какому-то гражданскому лицу отдают осужденных. Это частное лицо — не военный и без полномочий — публично перед строем рассказывает, что за это мы будем расстреливать, а вот если вы полгода провоюете, вы получите помилование. <…> У нас помилование может предоставлять один-единственный человек в стране — президент, больше никто. То есть какое-то частное лицо, чудовищно похожее на повара, раздает обещания от имени президента, при этом совершенно наплевав на все ФЗ, УК, на приговоры судов.

«Декоративные меры»

— Никто на этом СПЧ не обмолвился о пытках в российских тюрьмах и СИЗО. Эта проблема решена?

— Нет, конечно. Те изменения в уголовном законодательстве, которые приняли, не имеют отношения к тому, что мы предлагали и хотели. Но здесь оказался прав один мой коллега, видимо, в отличие от меня умный, который еще в прошлом году предупреждал меня, что сейчас не те времена, когда нужно менять законодательство. Сейчас любое его изменение приведет только к ухудшению. Во время бури такелаж на паруснике не меняют — все сорвет к чертовой матери, мачту и паруса в море унесет. Вот примерно так и происходит. Сейчас, как только федеральные чиновники и депутаты начинают что-то там менять в законодательстве, какие бы благие цели при этом ни декларировались, все резко ухудшается, любой закон.

Я говорил о необходимости принятия трех мер: введения уголовной статьи в УК, создания специального подразделения в СК, которое по этой статье будет работать, и общественный контроль над тем, как это будет происходить. Расширение полномочий ОНК, которые бы отслеживали соблюдение законодательства запрета пыток. Из всего этого сделано лишь изменение в УК, причем оно настолько бестолковое, что на самом деле ситуацию только ухудшило. Попытались предпринять декоративные меры. Намерения Андрея Клишаса [глава комитета СФ по конституционному законодательству] совершенно очевидны: он решил что-то поменять, чтобы вроде как статья с таким названием появилась в УК, но чтобы при этом ничего не изменилось по существу. Ему это удалось, но это еще ухудшило и то, что было. И вот результат: сейчас поднимать эту тему и о чем-то их просить еще дополнительно сделать — приведет к тому, что законодательство станет еще хуже. И никто сейчас никакого спецотдела в СК для расследования должностных преступлений создавать не будет, а об общественном контроле вообще забыть надо, он фактически ликвидирован.

— Что происходило с пытками в этом году?

— Пытки стали более дерзкими. По расследованию у меня нет потока статистики. То, что жалоб на пытки стало больше, которые даже не особенно пытаются скрыть, это видно.

Беседовал Андрей Салунов

Источник: Свободное пространство, 12.12.2022