Russian English
, , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , ,

Обсуждение новой концепции развития уголовно-исполнительной системы



Екатерина Шульман

И. Воробьева― Здравствуйте. У микрофона – Ирина Воробьева. У нас сегодня в это время неожиданный эфир с неожиданной темой, неожиданными участниками. Все неожиданно. Можно сказать, спецэфир. И я представляю. В этой студии сегодня политолог, специалист по проблемам законотворчества Екатерина Шульман.

Е. Шульман― Здравствуйте.

И. Воробьева― И правозащитница Марина Литвинович. Марина, добрый вечер.

М. Литвинович― Добрый вечер.

И. Воробьева― Сегодня мы обсуждаем новую концепцию развития уголовно-исполнительной системы. И почему мы ее обсуждаем?

Е. Шульман― Да, это вопрос, который возникает: почему мы, три интеллигентные женщины, собрались этим весенним вечером обсудить новую концепцию развития уголовно-исполнительной системы, а не что-нибудь гуманитарное?

Мы обсуждаем этот документ, потому что он пришел на смену предыдущей концепции развития уголовно-исполнительной системы, которая действовала у нас до 20-го года, и срок действия ее закончился. Поэтому имеет смысл сравнить два эти документа и посмотреть, каким образом видение государством своей уголовно-исполнительной системы, своей системы исполнения наказаний изменилось (или не изменилось), что, с нашей точки зрения, стало лучше, что стало хуже, как путь за это время пройден.

Мы обсуждаем этот вопрос, потому что тюрьма – это могущественный политический институт. От него, как известно, не зарекаются. Это может коснуться каждого. Более того, то, что происходит в тюрьме, касается очень непосредственным образом и тех, кто там физически не сидит. Это, еще раз повторю, политический институт. Через него проходит много людей. Они в свою очередь связаны со своим социальным кругом, этот социальный круг – со своим. И таким образом, это как камень, кинутый в воду – расходящиеся круги затрагивают и тех, кто с божьей помощь в тюрьме никогда не окажется.

То, как общество обращается со своими заключенными, с теми, кто попадает полностью во власть государства, показывает его общий моральный уровень и, в общем, влияет на общественную атмосферу. Тюрьма – это такой ингредиент в этом общем нашем коктейле, которым мы дышим (то, что мы называем общественной атмосферой), который очень здорово влияет, очень сильно влияет на его общий состав. Это вторая причина.

Третья причина состоит в следующем. Можно всегда сказать, что такого рода документы – концепции, какие-нибудь основы национальной безопасности в той или иной сфере, планы развития – это некие бюрократические декларации, которые не будут полностью или частично, или вообще никак не будут воплощены в жизнь. Вот зачем же мы с вами, зададимся мы вопросом, обсуждаем то, что, может быть, и не реализуется? Тем не менее, если это и декларация, то эта декларация о намерениях. Намерения государственной машины знать очень полезно. Она обладает всеми ресурсами для того, чтобы, если опять же не целиком, то какими-то кусками это сделать реальностью.

И зная то, как она, в принципе, работает, мы можем предугадать, что из написанного имеет больше шансов на реализацию. Поэтому знать это полезно.

М. Литвинович― А главное, на это деньги выделяются.

Е. Шульман― Во! Совершенно верно.

М. Литвинович― Это самое важное.

Е. Шульман― Это не только силовой ресурс, административный, непосредственно полицейский ресурс государственного насилия, это ресурс финансовый. Деньги у клиента есть и деньги огромные, как сказано у Ильфа и Петрова. Поэтому каким-то образом эти деньги будут потрачены. Это тоже знать нам интересно и полезно. Так что отказываться обращать на это внимание, говоря, что это все просто какие-то разговоры… Это не просто разговоры. Вот эти документы – это как раз тот способ, которым правящая бюрократия себя выражает вовне. Поэтому в то время, когда вся остальная публика читает веселую новостную ленту, грустные эксперты читают как раз такого рода документооборот.

И. Воробьева― Да, веселую новостную ленту, где про тюрьму как раз через каждое сообщение.

Е. Шульман― Вот. Вот чтобы новостная лента не приносила вам столько неожиданностей, дорогие слушатели, читайте источники, первоначальные базовые документы.

И. Воробьева― Давайте про базовые документы. Начнем с новой концепции или немножко назад вернемся?

Е. Шульман― Давайте скажем про новую и про старую и как они друг к другу относятся.

М. Литвинович― Давайте, на самом деле, начнем со старой, поскольку она уже закончилась. Попробуем подвести итог. Ее очень приятно читать, сразу скажу.

Е. Шульман― Старую?

М. Литвинович― Старую концепцию, которая закончилась. Потому что видно, что к ней приложили руки правозащитники. Потому что даже тот язык, которым она написана, выдает перо правозащитника по каким-то словечкам, по фокусу описания. А если, кстати, сразу говорить про новую концепцию, то абсолютно там не видна рука правозащитников уже. И там очень много такого бюрократического тяжелого языка. Это отличие очень серьезное.

Если говорить о прошлой концепции. В ней очень прослеживается такая интересная вещь. Там сделана чуть ли не впервые на моей памяти попытка вдруг обратить внимание на человека вот этого, который сидит в тюрьме.

И. Воробьева― Это удивительно. Это в 2010 году?

М. Литвинович― Да. Я удивилась настолько, что прямо начала читать, как приключенческий роман. Очень интересно. И там делается попытка поставить во главу угла вот этой уголовно-исполнительной системы человека. То, о чем мы говорим много-много лет. Это написано в официальной концепции. И там говорится, что люди все разные, у всех разные потребности, у всех разные особенности.

Е. Шульман― Прям так и написано «потребности»?

М. Литвинович― Там, в принципе, говорится, что все должно быть подстроено под то, что все сидят за разное, все по-разному нарушили, у всех разное здоровье, у всех разные социальные связи. И исходя из этого вся система исполнения наказаний должна быть построена так, чтобы она учитывала вот эти особенности.

И. Воробьева― Мы все еще про Россию сейчас говорим.

М. Литвинович― Да. В том-то и дело.

И. Воробьева― Ушам своим не верю.

М. Литвинович― Это фантастика просто, мне кажется. У меня вот дома есть полка с фантастикой. Я поставлю туда эту концепцию. Она у меня распечатана. Это уникальная история. Что еще важно? Да, адресность. Вот это слово там встречается «адресность». Представляете? Очень там важный момент…

Е. Шульман― Это, кстати, такая медведевская лексика. Вот «адресность» – это из его лексикона.

М. Литвинович― Абсолютно.

И. Воробьева― Ну да, 10-й год же, конечно.

Марина Литвинович

М. Литвинович― Это 10-й год. Я абсолютно согласна, это наследие Медведева. Оно там прям чувствуется. И там действительно переосмысливается идея наказания. Вот что в современном обществе, в современной России означает наказание? Что мы хотим достичь? Каким должен стать человек, чтобы он был наказан, и чтобы он отбыл это наказание, чтобы он исправился? Потому что у нас до сих пор довлеет какая концепция? Что труд, например. Мы считаем, что если человек трудится – он исправляется. Вот потрудился – оп, сразу другой человек. Но это же не так. Например, у нас Улюкаев трудится сейчас.

Е. Шульман― Библиотекарем, кажется.

М. Литвинович― Библиотекарем, да. Никита Белых шьет что-то. У нас Ефремов молнии вставляет, насколько я знаю. Это вот концепция в действии. Люди, видимо, должны исправиться. И ведь действительно, у нас система очень часто приговаривает людей к принудительным работам, к обязательным работам.

То есть действительно, философское осмысление этой системы говорит нам о том, что, дескать, поработав, человек преобразится. Я не уверена, что это так в современном мире. Во всяком случае, это такой глобальный вопрос, который хочется обсудить, я даже думаю, не в нашем кругу, а вот позвать философов современных и спросить: «А что в нынешнем мире означает наказание? И каким оно должно быть? И исправление человека». Вот условно говоря, Навального они сейчас исправляют. Интересно, каким образом они его исправят.

Е. Шульман― Скажите, про ресоциализацию в прошлой концепции что-нибудь было?

М. Литвинович― Да. Вот смотрите, очень важный момент. Это уже про провал теперь говорю. Прошлая концепция ставила конкретную задачу – это почти чуть ли не единственная конкретная задача к конкретному году, – что к 20-му году у нас в России должна возникнуть система пробации. Что такое система пробации? Это система, которая сопровождает каждого вышедшего из тюрьмы, из колонии, помогает ему найти работу, где-то жить, настроить социальные связи, понять, как изменился мир.

И. Воробьева― То есть чтобы он не возвращался обратно.

М. Литвинович― Да, чтобы не было рецидивов. Это очень важная система. Она работает в Европе. В России ее должны были создать к 20-му году. Итог какой? В новой концепции теперь пишут, что до 24-го года только документы про пробацию должны быть созданы. То есть она вообще не создана, а еще мы теперь только документы будем создавать. То есть это важнейшая тема, которая почему-то провалена. Это надо, кстати, спрашивать у руководства ФСИН, почему эта важнейшая тема провалена. Потому что от нее, собственно, рецидивы-то идут. Почему у нас люди сидят который раз?

Е. Шульман― У нас 7 из 10 в среднем возвращаются в тюрьму. Процент рецидивов – это один из наиболее ужасных статистических показателей, который можно про нашу пенитенциарную систему вообще продемонстрировать. Потому что в остальном, надо сказать, к вопросу о том, что реализуется, что не реализуется, с 2010 года опять же лучшее, что можно сказать про систему ФСИН – это то, что там стало гораздо меньше народу. С 10-го года число сидящих радикально уменьшилось, в особенности уменьшилось число несовершеннолетних заключенных. Более разнообразно стали применяться наказания, не связанные с лишением свободы.

То есть сказать, что вот эта прекрасная гуманистическая концепция была просто словами, нельзя. Но вот эта самая ресоциализация, а пробация – это инструмент ресоциализации (скажем, чтобы не запутать наших слушателей), вот с этим совсем беда. В результате тюрьма воспитывает кадры для самой себя. Слава богу, что этих кадров становится количественно меньше. Но то, что опять же 10 село, 7 вернулось туда же – это демонстрирует абсолютное отсутствие достижимой цели исправления. То есть не только исправления не возникает, а человек, который совершил одно преступление, научается там совершать последующее.

М. Литвинович― Это к вопросу об осмыслении. Вот нынешняя система вообще исправляет? Она вообще человека улучшает? То, что мы слышали в последнее время про ту колонию, где, например, отбывает Навальный, про нее рассказывал и Демушкин, и Костя Котов. Они там были. Мы из их рассказов видим, что эта система точно не исправляет, точно не улучшает человека. Вопрос: а что тогда она делает? И для чего мы как налогоплательщики ее оплачиваем? То есть система исполнения наказаний должна быть переосмыслена.

И, кстати, вот еще важный вопрос. Это и в прошлой концепции очень хорошо прописано, и в этой тоже есть, но непонятно, как это будет реализовано. А именно, важная тема поднимается, что люди, которые сидят в СИЗО – напоминается очень важная вещь – это ведь люди, которые еще ни в чем не виноваты, они не преступники.

Е. Шульман― Это я с большим удовольствием прочитала, что люди в СИЗО – неосужденные.

М. Литвинович― Да, они неосужденные

И. Воробьева― Неосужденные люди в СИЗО. Сейчас буквально на пару минут мы прервемся и продолжим. Напомню, что Екатерина Шульман, Марина Литвинович. Обсуждаем мы новую концепцию развития уголовно-исполнительной системы.

РЕКЛАМА

И. Воробьева― Продолжаем наш эфир. Мы сегодня здесь обсуждаем концепцию развития уголовно-исполнительной системы. Вот в начале мы говорили про предыдущую концепцию. Тут сразу возникает вопрос, Марина: то, что там написано, оно вообще не сбылось?

М. Литвинович― Некоторые вещи исполнились. И какое-то продвижение есть. Я как член ОНК, в принципе, видела, что эти изменения произошли. Потому что, в общем-то, система пытается по мелочам, но все-таки пытается меняться к лучшему, особенно если в Москве брать. В регионах – мне сложно сказать. Я в колониях давно не была.

Е. Шульман― А сколько вы продержались в ОНК, прошу прощения?

М. Литвинович― Полтора года.

Е. Шульман― Мне 10 месяцев всего удалось. Мы с вами люди, которые уничтожают те структуры, в которые нас по ошибке заносят. Но все-таки полтора года – это прилично.

И. Воробьева― 10 месяцев в СПЧ вы имеете в виду?

Е. Шульман― Да.

И. Воробьева― Класс.

М. Литвинович― Это интересная закономерность. Так вот возвращаясь к теме, что в СИЗО находятся люди, которые формально невиноваты. Значит, опять же давайте к истокам. Что такое СИЗО? Это на время следствия, когда оно, предполагается, идет не очень долго (предполагается, что оно идет не очень долго, пару месяцев), вы хотите просто оградить контакты человека, чтобы он не контактировал с сообщниками, и помещаете его в СИЗО. Это вот, собственно, для чего система эта создавалась.

И. Воробьева― Ну, чтобы он сбежал еще.

М. Литвинович― Например, да. Но в нашей реальности, особенно не в Москве (но и в Москве это тоже, в общем, есть), уже нахождение в СИЗО является наказанием, потому что условия там такие, что, в общем, они фактически приравнены к наказанию, потому что люди многого лишены, во многом ограничены. А почему? Они же невиноваты. То есть они же должны жить примерно как мы, но только в каком-то помещении.

Вот самая ужасная вещь. Они там гуляют в бетонных двориках, которые 3х4, бетонные стены. Там неба даже не видно. Собаки, которые живут в бутырках московских, у них прогулочный дворик значительно лучше, чем прогулочный дворик у невиновных людей.

Е. Шульман― Потому что собаке бегать надо. Она же не может не бегать.

М. Литвинович― Люди же тоже там бегают. Короче, это 3х4 метра у тебя прогулочный дворик, неба не видно, травы не видно, деревьев не видно. Почему? Это же невиновный человек. Некоторые же выходят из СИЗО, или их там к условному сроку приговаривают. Но почему куча ограничений? Почему следователь решает, можешь ты позвонить родным или нет, можешь ты позвонить детям или нет? Почему следователь отбирает все твои письма? Очень много ограничений, на самом деле. То есть в наших условиях уже получается, что СИЗО превращено в метод наказания. И эта концепция, к сожалению, не прорабатывает этот важный вопрос. Она пишет, что да, это люди, которые невиновны, и надо создать нормальные условия.

Е. Шульман― Поэтому, написано в новой концепции, необходимо расширить перечень платных услуг, которые им предоставляются. Это почему-то поставлено первым пунктом. Марина читала все концепции. Я читала только новую. Это меня поразило.

И. Воробьева― То есть в той старой концепции – мы же сейчас пока еще ту старую обсуждаем – там, в принципе, про СИЗО говорились какие-то разумные вещи. И вот спустя 11 лет все осталось на своих местах.

М. Литвинович― Да, там очень много было разумных вещей. Там, кстати, очень показательные есть пункты, которые полностью отсутствуют в этой концепции – два больших пункта. Один пункт большой – это взаимодействие с гражданским обществом и открытость.

Е. Шульман― В этой новой концепции он тоже есть, но он совсем назывной. Я его прочитала. Он маленький и, что называется, ни о чем.

М. Литвинович― Да. А там про взаимодействие со средствами массовой информации, с журналистами, с общественными организациями, с ОНК, расширение полномочий. Ну да.

Е. Шульман― Расширили так расширили.

М. Литвинович― И международное сотрудничество.

Е. Шульман― В новой тоже есть.

М. Литвинович― Но целый пункт.

Е. Шульман― Там тоже пункт. Кстати, очень смешно читать и в вводной части, и в этом разделе специальном о международном сотрудничестве, и в заключении, как авторы ссылаются на международный опыт, на решения ЕСПЧ, на сотрудничество России с Европейским союзом, на сотрудничество с Европейской комиссией по правам человека. В общем, просто возникает ощущение, что страна наша такая интегральная часть мирового сообщества, как редко какое другое европейское государство.

М. Литвинович― Там проблема, что новая концепция, даже когда она отчитывается об успехах, она гонится за цифрами, когда они пишут, например, что у нас меньше стало людей сидеть. Окей, мы согласны, но условия-то. В каких условиях эти меньшие сидят?

Е. Шульман― Чем меньше людей сидят, тем меньше оправданий может быть дурным условиям, в которых они находятся, и дурному с ними обращению. Если у вас какой-нибудь многомиллионный ГУЛАГ, то можно сказать: «Ну, знаете, мы тут с каждым не разберемся». У вас людей все меньше и меньше становится. Процент людей, которые попадают в СИЗО, тоже снижается, потому что домашние аресты и ограничение действий применяется, по счастью, более широко.

Я надеюсь, что мы с вами все-таки доживем до этой очень назревшей правовой реформы, которая нам запретит помещать в СИЗО людей, которые подозреваются в преступлениях, не связанных с насилием. Это настолько на поверхности лежит.

М. Литвинович― Очевидная абсолютно вещь.

Е. Шульман― Это настолько очевидно, что наши недалекие потомки будут изумляться, как мы могли вообще жить в такой правовой рамке нелепой, когда человек, который подозревается в имущественном преступлении, в должностном преступлении, в каком-угодно безобразии, но который никого не убил, почему он должен сидеть в СИЗО для удобства следователя. Это абсолютно непостижимо. В обоснованиях этих судебных ходатайств, когда следствие просит кого-то арестовать до суда, пишут что? Вот есть эта стандартная формулировка: «Может скрыться. Может уничтожить доказательства. Может продолжить преступную деятельность и общаться с сообщниками, влиять на свидетелей»

Все эти злые цели могут быть предотвращены помещением человека под домашний арест и ограничением его коммуникаций. СИЗО тут вообще абсолютно не нужно. Понятно, если человек кого-то там опять же убил, зарезал, изнасиловал, то велика вероятность, что он, будучи не совсем хорош головой, продолжит несмотря ни на что делать это точно так же. Тогда ясно, что ему делать в СИЗО. Во всех остальных случаях абсолютно неясно.

М. Литвинович― Еще важный момент. Прошла концепция ставила задачу – развитие исправительных центров (это место, где люди не отбывают наказание, а работают, и у них зарплата вычитается и отправляется в бюджет). И действительно, появилось очень много исправительных центров. С ними есть какая загвоздка? К сожалению, чаще всего директора, руководители, начальники этих исправительных центров – это бывшие начальники колоний. Соответственно, очень многие эти исправительные центры, по факту, превращаются в колонии. Хотя изначально там другие порядки, другой распорядок, другие условия. Но поскольку приходит начальник, который просто мыслит, вот он привык много лет работать в колонии, он все это воспроизводит.

Е. Шульман― Если его назначить директором детского сада – он воспроизведет там…

М. Литвинович― Да, он тоже воспроизведет колонию. То есть, в принципе, идея правильная, но почему-то в новой концепции не анализируются, в частности, проблемы, возникшие с этой системой исправительных центров. В частности, там действительно рассказано, что планируется, что заключенных уже осужденных будут направлять на расчистку Арктики.

Е. Шульман― Очистку Арктики от мусора.

М. Литвинович― Оказывается, у нас Арктика замусорена.

Е. Шульман― Я не очень понимаю, откуда там столько мусора.

И. Воробьева― Принесло.

М. Литвинович― Да, это отдельный вопрос. Может быть, потом нам кто-нибудь из слушателей напишет.

Е. Шульман― При этом эту удивительную реформу предполагается проводить с участием бизнес-сообщества. Вообще, кстати, о языке. Вот язык новой концепции – это да, язык бюрократический, как и всех остальных такого рода документов, но это еще и язык вот этой цифровизации.

М. Литвинович― Да-да, это есть.

Е. Шульман― Такой вот мишустинский стиль, в котором предполагаются везде многофункциональные центры. Про них мы скажем, потому что, по-моему, это самое изумительное, что во всей этой концепции написано. Какая-то такая бизнес-составляющая. Опять же давайте всем всё продавать за деньги, всё цифровизовывать и отслеживать передвижение посредством внедренных чипов. Это вот такой говорок новой эпохи. Видите, дорогие слушатели, стилистический анализ многое может нам дать.

М. Литвинович― Самое интересное, что там еще, помимо этого языка, всплывает иногда такой советский язык. Например, там есть формулировка, от которой я просто икаю: «Нормы питания на мирное время».

Е. Шульман― А в остальное время чем питаемся?

И. Воробьева― Неплохо.

М. Литвинович― То есть неожиданно среди вот этих терминов «клиентоцентричный», «оптимизация» вдруг всплывает «нормы питания на мирное время». И я сижу и думаю: «Боже ты мой…».

Е. Шульман― Это даже нельзя назвать копипастой, потому что эти вещи не в электронном виде, а напечатаны на машинке вот эти документы, в которых есть эта формулировка.

М. Литвинович― Но они из головы всплывают, видимо. Я думаю, что да.

Е. Шульман― Я хочу задать вопрос, на который мы, может быть, после перерыва сможем ответить. Есть ли у нас какое-то представление о том, кто это пишет? Потому что, в принципе, такого рода документы – это немножко письмо из «Простоквашино», как всегда. Каждое ведомство и подразделение ведомства заинтересованное подает свои предложения и потом обнаруживает в искаженном или неискаженном виде свои куски в готовом продукте. Знаем ли мы об участии правозащитного сообщества, институционализированной правозащиты, членов ОНК, членов СПЧ, экспертов науки, криминологии в этом произведении? Кто вообще это пишет?

М. Литвинович― Я знаю, что правозащитники участвовали в этом.

Е. Шульман― Вы участвовали?

М. Литвинович: Я― нет, не участвовала. Члены ОНК не участвовали – это я точно могу сказать. Андрей Бабушкин говорит, что правозащитники участвовали. Но я, честно говоря, не очень вижу их влияние, потому что оно бы было заметным.

И. Воробьева― Я напомню, что сегодня мы обсуждаем концепцию развития уголовно-исполнительной системы (в этот раз – до 2030 года). И здесь в студии политолог, специалист по проблемам законотворчества Екатерина Шульман и правозащитница Марина Литвинович. Меня зовут Ирина Воробьева. Мы вернемся через несколько минут.

НОВОСТИ / РЕКЛАМА

И. Воробьева― Продолжаем наш эфир про концепцию развития уголовно-исполнительной системы, вообще про уголовно-исполнительную систему. Мы сегодня говорим с Екатериной Шульман и Мариной Литвинович. Вот у Марины Литвинович такие желтые листы я вижу на столе, где выписаны тезисы двух концепций.

М. Литвинович― У меня бумага для принтера такого цвета.

И. Воробьева― Мне кажется, про старую концепцию мы много слов сказали. А что же там все-таки в новой-то?

М. Литвинович― Кать, начинайте, да.

Е. Шульман― Что все-таки в новой, да. Я, на самом деле, всем советую прочитать это произведение. Оно в открытом доступе находится. Концепция утверждена Постановлением Правительства 29 апреля этого года, если я не ошибаюсь. 10 лет ей предстоит действовать. 30-й год – вообще интересная, символическая дата. Довольное многие концептуальные документы отнесены к 30-му году. Достижение целей и ряда нацпроектов тоже отнесено к 30-му. Это вот такой горизонт планирования нашей нынешней политической системы. Тоже полезно, что называется, знать, сколько люди себе у судьбы еще просят годиков.

Так вот вы можете в «Консультанте» опять же бесплатно все это прочесть. Она не очень длинная. Это поучительно. Во-первых, никогда не знаешь, коснется тебя это или нет. Во-вторых, действительно это демонстрирует некоторое направление мысли. Что я вижу в общем виде в этой концепции? Действительно, начинается она с перечисления наших выдающихся побед и достижений.

И надо признать, что главные достижения, которыми отчитываются – это сокращение числа заключенных, сокращение числа людей, которые находятся в СИЗО, вообще сокращение числа людей, которые попадают под уголовную ответственность. Это и вправду один из наиболее позитивных социальных процессов, который последние 15 лет у нас происходит. У него много причин. Преступность снижается опять же под влиянием массы факторов: и уменьшение количества молодежи, и компьютерных игр, и некоторый рост уровня жизни, и слежки. Это тоже все влияет.

М. Литвинович― Я можно вас прерву на секунду?

Е. Шульман― Да.

М. Литвинович― У нас перелимит, то есть перенаселенность – нерешенная до сих пор проблема. Я имею в виду в Москве. То есть у нас постоянная проблема, что в СИЗО московских не обеспечивается вот эта норма – 4 м2 на человека.

Е. Шульман― И при том, что количество сидящих и вообще количество сажаемых снижается, в СИЗО по-прежнему чудовищная теснота. Есть ряд регионов, в которых эта проблема острее стоит; есть те, в которых поспокойнее. Но вот большие города – это прям вот такая драма.

Вообще, попадание в СИЗО становится основным репрессивным инструментом. Не столько даже сама тюрьма в классическом смысле, сколько вот это самое предварительное заключение, которое следствие может продлевать (суды с ним практически всегда соглашаются). Поэтому происходят такие жуткие вещи, как вот то, о чем Марина время от времени рассказывает: пришла комиссия и обнаружила человека, который сидит 2 года, про него все забыли, он там уже лишился ног, языка и воспоминаний о том, как его зовут, и он продолжает там сидеть в СИЗО. То есть такие истории, как из замка Ив, совершенно жуткие.

Вообще, что, может быть, тоже полезно знать дорогим слушателям – вероятность получить срок, связанный с лишением свободы, если вы находитесь под судом, если вы обвиняемы в уголовном преступлении, чуть ниже 30%. 28-29% всех проходящих через эту систему получают реальный срок лишения свободы. Популярнее становятся условные сроки (может быть, вы даже, слушая новости, эту ноту слышите чаще) и иные наказания, с лишением свободы не связанные.

Так вот гордо написано, что все меньше и меньше людей у нас тут сидит, садится. Это действительно замечательно и хорошо. Опять же в особенности меньше молодых. Самая массовая доля сидящих – это действительно народная статья.

И. Воробьева― 228?

Е. Шульман― 228. И весь этот куст антинаркотических. Их тот же процент, который я уже назвала – 28-29%. То есть чуть меньше 30% всех – это вот за это. И еще одна особенность нашей пенитенциарной системы состоит в следующем. У нас при том, что сроки не суммируются, а поглощаются, что у нас нет таких, как в англосаксонской системе, безумных сроков на многие сотни лет, все равно, в отличие от Европы, у нас самый распространенный срок реального лишения свободы, который назначается – это 5 лет и выше.

Это плохой срок, потому что он на грани вот этой самой десоциализации. Считается в криминологии, что после 3 лет наступает десоциализация, то есть человек разрывает свои социальные связи. Не то что он их разрывает, а они у него разрываются. Он привыкает к тюремной жизни, и он уже с трудом адаптируется в жизни мирной, в особенности в отсутствие той системы пробации, о которой мы говорили. Про это в концепции ничего не сказано. Но, в общем, ФСИН, а концепция относится к работе ФСИН, не может этого говорить, потому что они не управляют судами.

М. Литвинович― Это важный момент. Давайте остановимся, потому что действительно ведь это комплексный вопрос. У нас система ФСИН получает заключенных, арестованных откуда? От судов. Почему у нас суды очень многих людей все-таки сажает в СИЗО? То есть это вопрос к судам, а не к ФСИНу. И на самом деле, очень много связанных вопросов, которые являются… То есть тут нужно ведомства объединять. Нужна какая-то концепция гуманизации в целом, в которой бы участвовали и судебная система, и ФСИН, и правоохранительная система, потому что это комплексный вопрос. И Минэкономразвития, потому что очень много связано с социальными вопросами и с экономическими.

То есть мне кажется, что недостаток этой концепции в том, что она пытается отдельно рассмотреть систему ФСИН.

И. Воробьева― То есть условия содержания скорее.

М. Литвинович― Например, они отчитываются тем, что уменьшилось количество людей в СИЗО.

Е. Шульман― Да. Притом что к ним это не имеет никакого отношения.

М. Литвинович― Чем это достигается? Им говорят: «Так, перелимит убрали». Как они это убирают? Они людей быстренько куда-нибудь увозят.

И. Воробьева― То есть, не дожидаясь апелляции, они их увозят на зону.

М. Литвинович― Конечно.

Е. Шульман― Это тоже одна из бед последнего времени.

М. Литвинович― И люди катаются по России. Я видела недавно человека, который 2 месяца катался по России, был в 5 СИЗО до этого. Чего он катался? А это разгружали московские СИЗО.

Е. Шульман― То есть у нас по-прежнему, как в дореформенной России, этап вот этот страшный является одним из худших периодов жизни заключенного – вот это, действительно, вождение их туда-сюда. Там тогда это объяснялось тем, что Россия бескрайняя.

М. Литвинович― А они борются с перелимитом.

Е. Шульман― Вот они шли по Владимирке эти каторжники. А тут, значит, гуманизирующую цель – чтобы не тесно сидеть в СИЗО давайте мы вас будем возить.

М. Литвинович― Кать, а главное, сколько денег это стоит?

Е. Шульман― Вот, кстати, к вопросу о деньгах. Мы с вами в самом начале сказали о том, что ресурсное ведомство ФСИН, что денег достаточно много. ФСИН – ведомство очень богатое. Вообще, любая сфера, которая притворяется такой убогонькой в публичном пространстве…

М. Литвинович― А сколько в бюджете у них процентов, вы не помните, забирают они?

Е. Шульман― Смотрите, у них процент даже не столько важно какой, сколько важно, что он растущий. Нас, как всегда, интересует не статика, но динамика; не уровень, но тренд. Им прибавляют денег. При этом мы отрицательные чемпионы Европы и вообще среди развитых стран по душевому содержанию заключенных – у нас очень мало денег на голову каждого заключенного выделяется. Но по содержанию тюремщиков мы на хорошем, высоком европейском уровне, на уровне стран, которые гораздо богаче нас, намного экономические развитее. Так что еще раз повторю, деньги-то там есть и деньги большие.

И еще то, о чем мы с вами обязательно должны сказать. Судя по некоторым планам, которые демонстрируются в концепции, ФСИН собирается еще большие бюджеты осваивать. Собирается она эти бюджеты осваивать не тем способом, который, как нам кажется, будет способствовать гуманизации, исправлению и вообще снижению уровня преступности. В концепции есть идея о создании того, что опять же в мирной обстановке называется многофункциональными центрами.

М. Литвинович― Здесь это называется – учреждения объединенного типа (УОТ). То есть Катерина обозвала его уже многофункциональным центром. По сути, да.

И. Воробьева― Нет, но МФЦ – это штука хорошая. А вот эта штука как?

Е. Шульман― Сейчас расскажем. Может быть, вы слышали, дорогие слушатели, где-то опять же по радио из уст разных работников ФСИН идею о том, что надо вывозить СИЗО из центров городов и куда-то там их подальше.

М. Литвинович― В лес.

Е. Шульман― Да, в лес, в поле. На природу. Вот это была бледная тема того, что там на самом деле написано. Опять же Марина понимает в этом больше. Но, насколько я понимаю, речь идет о следующем. Хочется построить опять же не то чтобы где-то в отдалении, но где-то в регионе с развитой транспортной инфраструктурой, как там написано…

И. Воробьева― Дайте догадаюсь. Калужская область?

Е. Шульман― Как вы догадались?

И. Воробьева― Нет, серьезно?

Е. Шульман― Но как, Холмс? Да, Калужская.

М. Литвинович― На самом деле, там написано, что это учреждение будет или регионального типа, или межрегионального.

И. Воробьева― Точно Калужская.

М. Литвинович― То есть я думаю, что, например, если речь идет о Москве и Московской области, то, скорее всего, это будет единое для Москвы и Московской области.

Е. Шульман― Значит, выстроить такой дворец хрустальный, в котором будет все и сразу. Почему одного окна? Там будет СИЗО, там будет исправительный центр, там будут помещения для встреч с адвокатами, для свиданий, длительных свиданий.

М. Литвинович― Колония там тоже будет.

Е. Шульман― Колония тоже будет там. И там же каким-то образом будут не то чтобы, я так поняла, постоянно помещаться, но иметь возможность приезжать и работать прокуроры, следователи.

М. Литвинович― Судьи.

Е. Шульман― И даже судьи.

М. Литвинович― То есть все – судьи, прокуроры, следователи – все сидят там фактически. Там написано, что для них выделяются рабочие места и оборудование. Они там могут работать.

Е. Шульман― То есть они могут туда приехать и поработать.

И. Воробьева― А теперь объясните, почему это плохо?

Е. Шульман― Это очень плохо. Во-первых, за этим видно чистое и невинное стремление освободить ценные места в центрах городах, которые можно застроить. Это понятно. Это мы понимаем. Бизнес-ориентированность – тоже одно из свойств этого удивительного документа. Но один из базовых политологических принципов звучит так: с глаз долой, из сердца вон. То, чего общество не видит, то для него проблемой не является. Вынесение этих центров куда-то к черту на рога, даже при наличии транспортной доступности, делает трудным или невозможным свидания, передачи, посылки, приезды адвокатов, приезды родственников…

М. Литвинович― Членов ОНК.

Е. Шульман― Членов ОНК, журналистов, кого бы то ни было. То есть вместо того, чтобы пойти в Москве из одного района в другой, вы должны будете ехать в эту самую Калужскую область. И учитывая, что люди, совершившие преступления, не очень часто являются центром сильной сети социальных связей, то их родственники и знакомые очень легко от них откажутся. Опять же не хочется никого обидеть, но так довольно часто бывает. Мало кто поедет куда-то далеко, для того чтобы своей сыночке-кровиночке, если только это не мама, привезти эту самую передачу.

То есть там в этом отдалении можно будет творить что угодно, потому что никто этого не увидит. Грубо говоря, никакие протестующие тебе под стену не подойдут и никакие вопли из окон ни докуда не донесутся. Это первая проблема. Очень большая проблема.

Вторая проблема не менее жутковатая состоит в том, что у нас и так следствие, суд и система наказания объединены в какой-то общий социальный организм.

М. Литвинович― Да и прокуратуру туда же.

Е. Шульман― Притом что это должны быть и разные ветви власти, и разные стороны состязательного процесса. Если их еще и вместе поселить, чтобы они совместно пили чай и ходили по одним коридорам…

М. Литвинович― В один буфет.

Е. Шульман― В один буфет и они там между собой будут разговаривать. А зачем их тогда вообще так много? А зачем нам тогда нужна прокуратура? А зачем судьи? Давайте сделаем одно вот это учреждение осуждения и наказания. Пусть они сами судят, сами пляшут, сами песенки поют, сами назначают.

М. Литвинович― Я добавлю. Потому что еще когда вы объединяете рядом СИЗО и, например, колонию, то вообще идея того, что ты выходишь из этого учреждения, ее уже не существует как бы. Тебя как бы просто переводят в другое крыло здания. Ну, грубо говоря.

Е. Шульман― Только что нам сказали, что люди в СИЗО – это невиновные. А какого черта их тогда селить вместе с теми, которые уже осуждены? Это зачем?

М. Литвинович― Понятно, что они будут их делить по крыльям разным.

Е. Шульман― Конечно. Но слушайте, это будет один вот этот дворец правосудия.

М. Литвинович― Но сама идея, что ты не выходишь оттуда, тебя плавно… Потому что куда тебя выводить? Давай плавненько переходи в колонию. Это же проще. Вон там судья подмажет.

И. Воробьева― Зато этапа не будет.

М. Литвинович― Да, это большая экономия средств. Но, вообще, во всей этой концепции кто-то приложил руку с какой-то идеей гигантомании. Потому что там, помимо этой идеи, есть еще такая прямо написанная с большой буквы Генеральная схема размещения учреждений уголовно-исправительной системы. То есть вот кажется, что какой-то великий ум хочет на стене, видимо, в кабинете нарисовать вот эту с большой буквы Генеральную схему.

Е. Шульман― На карте России флажочки.

М. Литвинович― А там написано, что надо разработать эту схему – Генеральную схему размещения. То есть прям глобальные какие-то идеи. И на самом деле, там не сказаны важные вещи. Например, про то, что у нас очень много колоний – это градообразующие предприятия. И где тут, между прочим, Минэкономразвития, которое об этом должно подумать?

Потому что если вы колонию из какого-нибудь мордовского городка или селения уводите, а люди там все работают… Это, кстати, еще одна из проблем. Знаете почему? Потому что там начинают выстраиваться семейные династии тюремщиков: мой папа был тюремщик, мой дед был тюремщик и мой сын, и мои внуки будут тюремщиками. И это неправильно, потому что это воспроизведение той же самой культуры и системы.

Е. Шульман― А учитывая, что еще у нас вводятся законодательные льготы для детей силовиков, чтобы они поступали в профильные вузы, то это способствует сохранению такого рода… Ну, красиво звучит – трудовая династия. Но, на самом деле, это не очень хорошо. Это не то, что надо поощрять. С тем же самым явлением мы сталкиваемся, когда мы пытаемся реформировать ПНИ (психоневрологические интернаты). То же самое.

М. Литвинович― Очень похожие системы.

Е. Шульман― Это очень похожие системы. Это просто все родные сестры. Вот этот государственный надзор, государственное окормление, предоставление социальных услуг, как и предоставление услуг реабилитации – оно примерно выглядит так же. Там мы всячески говорим о том, что нельзя строить на сотни людей ПНИ где-то в селе, что нам нужно возвращать этих людей в города, что нам нужны малые формы, сопровождаемое проживание. И тоже мы сталкиваемся с той проблемой, что эти самые ПНИ являются основными работодателями в тех местах, где их советская власть, спасибо ей, понастроила. Об этом в этой концепции – не о ПНИ в смысле, а о колониях – действительно, ничего не сказано.

Еще одну вещь я не увидела. Я не знаю, Марина, может, вы увидели. Как-то упомянута мысль о том, что тюремная медицина должна быть переподчинена гражданскому ведомству?

М. Литвинович― Нет, там это не упомянуто.

Е. Шульман― А вот и зря.

М. Литвинович― Это очень зря и важно. Я хочу отметить очень коротко, но все-таки важную вещь. Я все-таки изучала математику в школе и в институте тоже. Проблема с чем? Что они там хвалятся, например, что смертность уменьшилась и уменьшилось количество заболеваний ВИЧ и туберкулезом. И они приводят абсолютные цифры. Если вы их пересчитаете в проценты от количества тюремного населения, которое сократилось, то получается, что такая же цифра. То есть ничего не изменилось. Количество тюремного населения меньше, но смертность такая же. Там разница – доли десятых процента. Единственное, по туберкулезу там есть некоторое действительно снижение.

Е. Шульман― С туберкулезом стали бороться еще с середины 2000-х, когда у нас было максимальное тюремное население и когда вообще основная социальная функция ФСИН состояла в том, что он она распространяла туберкулез по всей Российской Федерации.

И. Воробьева― А потом училась его лечить эффективно.

Е. Шульман― Да. Они как-то за это дело взялись, потому что там вообще уже была катастрофа. Не побороли, но это более контролируемо.

М. Литвинович― Можно я еще секунду? Вот была важная тема. Потому что, действительно, вот эта гигантомания, как и с ПНИ, как и с детскими домами. Это тоже самое.

Е. Шульман― И как с объединением всех учебных заведений в одни вот эти центры.

М. Литвинович― Абсолютно. Вот хорошее СИЗО – это то СИЗО, в котором начальник знает каждого своего сидельца. Должно быть не более 200 человек, ну 300. Вот тогда действительно он знает каждого, он знает, что ничего не случается, он про каждого все понимает, он с ними разговаривает. И примеры есть. В Москве есть маленькие СИЗО. Они очень неплохие. И есть большие СИЗО, где черти что происходит. Вот у нас «Бутырка» и «Матроска» – самые тяжелые.

Е. Шульман― Это общая социальная динамика. То же касается классов в школе, то же касается групп в детском саду.

М. Литвинович― Абсолютно. Все то же самое.

Е. Шульман― Опять же социальные закономерности действуют на любом материале. Не надо думать, что есть какие-то уникальные места, какие-то провалы в грунте реальности, в которых живут другие, вот эти иные. Все там то же самое, что и у вас дома, что и в вашей школе. То же и в СИЗО, и в колонии, и в тюрьме, и даже, прости господи, в колонии для пожизненно сидящих.

И. Воробьева― Я напомню, Екатерина Шульман и Марина Литвинович сегодня здесь в студии. Обсуждаем новую концепцию развития уголовно-исполнительной системы. А хорошее там есть что-нибудь?

Е. Шульман― Давайте похвалим.

М. Литвинович― Да, похвалим. Смотрите, если в прошлой концепции до 20-го года действительно было внимание к человеку, к разным людям, например, к тому, что они просто разные…

И. Воробьева― В смысле декларативно было.

М. Литвинович― Декларативно, да. То в этой концепции выделяется фактически только одна группа, в отношении которой система говорит, что этой группе граждан надо много хорошего – это беременные женщины, женщины с детьми. Им разрешен душ, они могут его ежедневно принимать. У меня большой вопрос: а почему другие люди, сидящие в СИЗО, невиновные, как мы уже выяснили, не имеют права принимать душ каждый день?

Е. Шульман― Вот что, они воду всю выпьют? Они как-то утекут в слив? Вот абсолютно эти все ограничения, которые, наверное, еще от времен НРЗБ сохранились.

М. Литвинович― Это очень странные вещи.

И. Воробьева― Простите, а почему до этого беременным женщинам нельзя было раз в день душ принимать?

М. Литвинович― Это не установлено.

Е. Шульман― А теперь установлено.

М. Литвинович: В 6―м СИЗО московском, слава богу, есть такие условия. Но в регионах такого нет. Потом, например, сказано, что женщины с детьми… Сама идея, что они сидят в СИЗО… Сейчас же много женщин с четырьмя детьми, с тремя детьми сидят. Что они вне очереди могут звонить домой платно. Вопрос не в этом. Там нету проблемы в очереди. Там проблема в другом – что следователь говорит: «Я тебе не дам звоночка, пока ты не признаешь свою вину». И в этом проблема. А концепция как будто этого не знает. Там «вне очереди». Какая радость! Спасибо большое. Да нам следователь не разрешает эти ваши звоночки.

Е. Шульман― Кто такие женщины с детьми и с малолетними детьми, и с многочисленными детьми, которые оказываются в СИЗО и в колониях? Опять же все разные. Но в основном это тоже осужденные по 228-й.

М. Литвинович― Мошенничество и мелкие кражи.

Е. Шульман― Плюс еще, да.

М. Литвинович― Мы посчитали. Женщина украла 60 тысяч рублей. Она просидела год. На нее государство на одно питание потратило 300 с лишним тысяч рублей, плюс ее возили (сколько-то потратили денег). То есть просто соотнесите эти суммы. Это как вообще?

Е. Шульман― Вообще, конечно, нужна реформа уголовного законодательства.

М. Литвинович― Абсолютно. И эти бумаги должны вместе лежать.

Е. Шульман― Это не может быть предметом той концепции, которую мы обсуждаем, потому что, еще раз повторяю, она касается другого этапа – она касается того этапа, когда уже осуждены, как там принято выражаться, уже туда поступают.

Но, конечно же, в нашем Уголовном кодексе есть страшный отпечаток еще советского представления о том, что, с одной стороны, бывают расхитители социалистической собственности, с которыми надо построже, а с другой стороны, бывают пролетарии, которые побили друг друга, и с ними надо помягче. Поэтому у нас за насильственные преступления сроки маленькие слишком. Бить друг друга гражданам почему-то разрешают, если один из этих граждан не сотрудник Росгвардии. Тогда можно.

М. Литвинович― Типа, это норма.

Е. Шульман― Это, типа, нормально, это заслуживает снисхождения. А имущественные преступления, так сказать беловоротничковая преступность преследуется со страшной силой. И крупный размер там наступает чрезвычайно быстро. И все это надо переписывать. И придется это делать на следующем историческом этапе. И тогда надо будет убирать любые СИЗО по ненасильственным преступлениям и вообще ограничивать наказания, связанные с лишением свободы по преступлениям, не связанным с насилием над личностью.

Вот опять же прикоснулся к личности чужой без спросу, нарушил половую свободу, унизил достоинство своего сотоварища – это может караться лишением свободы. А все остальное – штрафами, компенсациями, обязательными работами, различными другого рода ограничениями. Это даже и происходит в некоторой степени.

Но одновременно происходит вот это терроризирование беднейших, потому что самое популярное преступление в Российской Федерации, самое распространенное – это кража. Чем вообще в основном заняты вся наша полиция, все наши суды? Не политическими преступлениями и не коррупционными преступлениями. И уж точно не государственной изменой и шпионажем – это штучные дела, единичные. Мы на них много внимания обращаем (и правильно делаем), но их мало. А в основном это кража ничтожного вот этого пресловутого мешка картошки.

М. Литвинович― Это просто бедность. Проблема бедности.

Е. Шульман― Конечно. Мы с вами бедная страна.

И. Воробьева― Бедности и отчаяния. 4 минуты. Может быть, есть о чем поговорить, в смысле а как надо? Вот что надо написать в эту концепцию? Что надо поменять?

М. Литвинович― Это долго.

И. Воробьева― Я понимаю, за 4 минуты сложно, да.

Е. Шульман― Начать да кончить.

М. Литвинович― Ну вот мы сказали важнейшую вещь, что, конечно, эта концепция должна идти вместе с концепцией реформирования уголовного законодательства.

Е. Шульман― Уголовного законодательства, уголовно-процессуального законодательства и уголовно-исполнительного.

М. Литвинович― И в целом социальные службы должны быть выстроены по-другому, чтобы люди не терялись. Это и система пробации, которая после тюрьмы, но и до тюрьмы профилактика, чтобы у вас люди от безысходности не шли на преступления.

Е. Шульман― Не попадали бы туда. Также, кстати, замечу, система пробации не только нам поможет социализировать заключенного, который должен найти работу и как-то жить непреступными доходами, но она поможет нам отслеживать, например, сексуальных преступников, для того чтобы они не ходили у нас по телевидению почем зря.

То есть после того, как государство выпихнуло за ворота тюрьмы, оно не имеет права забывать о его существовании. Не потому, что это негуманно или безнравственно, или нам не нравится с Мариной, а потому, что он вернется опять. А вернется он не просто так и в двери постучит, а вернется он, вас убив, ограбив и как-то иначе ухудшив вашу жизнь. Поэтому мы как общество заинтересованы в снижении рецидивов.

М. Литвинович― Самое главное, надо открывать для общества по меньшей мере разработку таких концепций и идей, потому что люди, которые правозащитники, люди, которые сидели, имеют такой опыт, могут сказать, как надо. Потому что есть очень простые вещи, которые можно внедрить – и решится много проблем. Например, ничего ведь не сказано в нынешней концепции про влияние преступного мира на колонии и СИЗО. А в прошлой концепции много сказано.

Е. Шульман― А было там про «красные зоны», «черные зоны»?

М. Литвинович― Ну, там так не было.

Е. Шульман― Понятно, что не так и не этими словами.

М. Литвинович― Но про это было много сказано в прошлой. В этой ничего не говорится. А это же важнейшая проблема. И ее надо обсуждать, что с ней делать. Вы хотите сказать, что до 30-го года она не решится? Это же ужасно. Поэтому мне кажется, надо такие вещи обсуждать с обществом.

Е. Шульман― Да. Документ появляется неизвестно откуда. Кто его писал, мы вот тут угадаем опять же посредством стилистического анализа: «Вы знаете, вот это слово характерно для этого. Вот этот оборот, мне кажется, вот это он». Но почему так? Почему не было общественного обсуждения? Почему вот эта вся красота не висела на нашем любимом сайте regulation.gov.ru?

М. Литвинович― Хотя бы, да.

Е. Шульман― Чтоб хоть можно было прочесть, лайк поставить, может быть. Может быть, нам понравилось бы.

М. Литвинович― Или дизлайк.

Е. Шульман― Или дизлайк. Прислать мнение свое. Мы с вами сейчас это обсуждаем очень сильно постфактум. Об этом приходится с печалью в завершение нашего разговора упоминать. Уже ничего сделать нельзя. Нет никакой системы внести поправки, прислать свои предложения. Вот она принята, будет действовать.

И. Воробьева― Но не факт же, что она будет действовать, как мы видим по предыдущей.

Е. Шульман― Смотрите, если уж совсем обобщать, вот прям плохое, ядовитое зерно, зуб дракона, который есть в середине этой концепции – это вот эти странные центры многофункциональные. Я думаю, что идея возникла из-за того, что колонии закрываются, народу меньше у нас преступлений совершает, а ФСИН не хочет терять финансирование, которое последние годы только росло. Мне кажется, это такая распильная инициатива. Но если бы они могли просто распилить деньги и пойти по домам. Они же построят вот эти барад-дуры страшные, эти черные крепости, в которых будут сидеть все вместе. Вот тут, если на этом заострить общественное внимание, то, может быть, вот эту красоту хотя бы как-то затормозить до 30-го года.

И. Воробьева― Спасибо большое говорю я прекрасным сегодняшним экспертам, я бы так сказала, даже не гостям: политолог, специалист по проблемам законотворчества Екатерина Шульман; правозащитница Марина Литвинович. Говорили мы о новой концепции развития уголовно-исполнительной системы. Меня зовут Ирина Воробьева. Пока.

Источник: Эхо Москвы, 13.05.2021


Приведенные мнения отображают позицию только их авторов и не являются позицией Московской Хельсинкской группы.

Поддержать МХГ

На протяжении десятилетий члены, сотрудники и волонтеры МХГ продолжают каждодневную работу по защите прав человека, формированию и сохранению правовой культуры в нашей стране. Мы убеждены, что Россия будет демократическим государством, где соблюдаются законы, где человек, его права и достоинство являются высшей ценностью.

45-летняя история МХГ доказывает, что даже небольшая группа людей, убежденно и последовательно отстаивающих идеалы свободы и прав человека, в состоянии изменить окружающую действительность.

Коридор свободы с каждым годом сужается, государство стремится сократить возможности независимых НКО, а в особенности – правозащитных. Ваша поддержка поможет нам и дальше оставаться на страже прав. Сделайте свой вклад в независимость правозащитного движения в России, поддержите МХГ.

Банковская карта
Яндекс.Деньги
Перевод на счет
Как вы хотите помочь:
Ежемесячно
Единоразово
300
500
1000
Введите число или выберите предложенную слева сумму.
Нужно для информировании о статусе перевода.
Не до конца заполнен телефон
Оставьте своё имя и фамилию, чтобы мы могли обращаться к Вам по имени.

Я принимаю договор-оферту

МХГ в социальных сетях

  •  

© Московская Хельсинкская Группа, 2014-2022, 16+. 
Данный сайт не является средством массовой информации и предназначен для информирования членов, сотрудников, экспертов, волонтеров, жертвователей и партнеров МХГ.